«Литературное спасибо» для Марины, которая когда-то прочитала роман «Дзига», и он помог ей, а еще просто понравился )
Марина, спасибо за подарок, и вот места из других моих романов, мои любимые места.
Я не буду выстраивать картинки в какой-то последовательности, потому что мы пробыли в бухте среди скал почти до заката, получается, пожили там, исходя вдоль и поперек берег, залезая на скалы, сторожа маленьких птиц и, конечно же, купаясь в гремящей веселой воде, таскающей туда-сюда россыпи драгоценных веселых ракушечек.
Некоторые снимки подпишу цитатами, чтоб стало понятно, какие картинки упадали мне в голову, превращаясь в слова )
«Чтобы попасть в маленькую бухту, нужно, идя по берегу, прыгать по серым осыпям, балансируя на качающихся камнях, что валились со скал, уходя в воду колючими языками. Или, поднимаясь от дома на главный мыс дальнего края Ястребиной бухты, выходить в степь на узкие тропки, у третьей развилки спускаться, лавируя между огромных валунов в кляксах желтых лишайников, — похожих то на голову великана, то на странную птицу со сложенными крыльями. А то на приспущенный парус плывущей под землей лодки. Первая и вторая тропки тоже вели в бухточки, так что эта была по счету третья, и — тайная.»
(Вид со скал на соседнюю бухту, она намного больше, чем выбранная нами)
[spoiler]
«…ухнул вниз, спрыгивая с последних камней, и вдруг заорал, танцуя и выворачивая пятками горячий песок:
— Ястребиная Бухта-а-а! А-а-а! О-о-о!
— О-о-о! — завопило эхо, выскакивая из нор и ущельиц высокой скалы. Трепеща крыльями, прыснули в небо птицы с ее верхушки.
— Давай! — орал Пашка, бросая ее сумку и прыгая, — кричи! А-а-а!
— О-о-о! — послушно завопила Ника и запрыгала рядом, хохоча.
Встала, задирая голову к стаям над головой.
— Это ястребы?
— Та не. Голуби степные. А ястребки дальше, я тебе покажу. Хочешь?
— Хочу.
— Айда купаться. Плавать умеешь?
— А то, — обиделась Ника»
(это раскоп над бухтами, небольшой)
«Среди белых пенок, далеко-далеко виднелась его мокрая голова. Уплыл давно и вот возвращается. Ника встала на колени, высматривая. Солнце уже не проходило через зенит, шло ниже, скоро длинные тени лягут от левого края и поползут к расстеленному в центре пляжика старому покрывалу.
Он вернется, обсохнет, и они пойдут обратно, через степь, разглядывая ровные травы и слушая жаворонков. Будут молчать или разговаривать. Молчать вместе было прекрасно. С ним — как ни с кем раньше. Просто идти следом, смотреть, как движутся лопатки, или — по сторонам. Улыбаться, когда оглядывается.
Фотий вышел из воды и встал над Никой, блестя мокрой коричневой кожей.
— Не садись, — поспешно сказала она, закрывая глаза от солнца рукой, — не садись, и вообще уйди и приди еще раз. Ты такой красивый, черт и черт, да как мне с тобой жить-то?
— То есть, не будем жить, просто буду ходить туда-сюда, чтоб ты смотрела?
Смеясь, он опустился на живот, отжался несколько раз, чтоб не мерзнуть, и устроил мокрую голову на Никиной ступне. Она немедленно положила руку на его волосы.
Высоко над ними, мерно кликая, пролетел лебединый клин, держа под крыльями желтое осеннее солнце.
— Кричат, будто лететь это тяжелая работа, — сказала Ника.
— Наверное, так и есть.»
» Солнце светило ярко, будто вокруг стояли невидимые зеркала, отражающие воздух и умножающие его. И мерно грохотала радостная зеленая вода, катила на берег увенчанные белыми гребнями волны. От них пахло свежими огурцами и расколотым летним арбузом.»
«Волны, они такие. Сперва колеблется гладь, приподнимаясь и идя к берегу, вырастает мягким гребнем, украшенным пенкой. Потом заворачивается, словно оглядывая себя сверху, и закрутив макушку в пенный сверток, выкатывается к песку, хватая невидимыми водяными пальцами обрывки морской травы, горсти песчинок, мелкие ракушки и камушки. И — растекается, хлопнув себя о мокрую желтизну. Уползает обратно, прихватывая в обмен другую ракушечно-галечную мелочь.
Инга слышала, как волна говорит. И знала, под какое ее слово нужно придавить пальцем блестящую кнопку, чтоб не опоздать. Иногда правильный кадр получался слету. Толстый сверток, в разрывах которого видно тайное нутро, пустота, полная воздуха. Или — фейерверк белых капель, что в кадре повиснут на фоне воды, смешанной с набранным песком. Или длинные языки влаги на песке, обрамленные мелкими радужными пузырьками.
В этом было что-то шаманское, сидеть, слушать, встраиваться, будто ты сама — волна, совершающая вечную последовательность. И это возвращало ее на свое место в мире. Так же, как мерный шаг по степным тропам, или как уютное ночное сидение перед компьютером, когда на экране чередой идут отснятые снимки, и десяток исчезает, чтоб после оставить один, самый нужный, на котором мир, увиденный ею, его небольшой вроде бы кусочек, вдруг обретает свой голос.
Думать не буду, так думала она, откидывая со лба пряди и следя через видоискатель. Буду просто снимать. Нажала. Прислушалась. Нажала. Увидела за спинами мелких — очередную побольше. Прислушалась, нажала. Не успела, ничего, ждем дальше.
— Мом ушла ловить волны, — так докладывал Олега Виве, когда вместе с террасы смотрели на сидящую у воды темноволосую фигуру.»
» Маленький пляжик был усыпан белыми и розовыми ракушками, они лежали цветными пятнами и полосами. И под ногами вдруг зазвенели рассыпчатым сухим треском, множа под обрывом мелкие эха.
— Ух ты ж! — Дзига замер с раскинутыми руками. Топнул. И заплясал, увязая в ракушковой мелочи кроссовками.
Лета смеялась, слушая. Пошла к воде. Каждый шаг отдавался рассыпчатым звоном, будто шла по ворохам колокольчиков. Кинула на песок рюкзак и села на корточки, вынимая коврик и раскидывая его по песчаной полянке.
Стягивала джинсы, а Дзига за спиной бегал и ходил, топая и шурша. Выскочил к самой воде, присел на корточки, водя руками по россыпи раковин. Те в ответ спели тихо, шепотом.
— В следующей бухточке они другие, — сказала Лета, вытягивая ноги и опираясь на руки, зажмурилась, подставляя лицо яркому солнцу, — туда выносит рапаны, разбитые, и они обкатываются прибоем. Там все такое — каменно-розово-кружевное, хоть весь пляж нанизывай на веревочки и развешивай по кустам.»
» Полумесяц крупного песка, усыпанный белыми кругляшами ракушек и сизыми, перламутрово-глянцевыми лепестками мидий. Выше над пляжиком — ровная площадка травы размером с Никину комнату, а по бокам ее, вместо полированной стенки и шкафов, ноздреватые камни-сиденья, камни-столы, камни… камни… Все более крупные, громоздились, превращаясь в скальный монолит, взявший бухту в пологую получашу, что чем выше — тем круче, серой волной поднималась и над равниной степи. В дырах камней росли изящные кустики кермека, облачками сиреневых мелких цветочков на тонких сухих стеблях. Селились пауки, заплетая входы в жилища плотной прогибистой паутиной. А выше, где камни, взрослея, становились скалами, в щелях проживали степные совы, и на верхушках тех, что торчали над морем, орали и гоготали бакланы, расправляя птеродактильи крылья. Их голоса гулко метались снаружи, но попадая в бухту, стихали, увязая в песке и пропадая под бесконечно мерным шорохом набегающей воды.»
«Но тропа внезапно разделилась, и узкая, почти невидная, повела их в обход скалы, поднимаясь по каменным уступам. Протиснулась между корявых валунов и снова побежала вниз, обводя собой отдельные камни и кривые деревца степной алычи.
— Вот, — сказал теперь уже Валик, спрыгивая на песок и подавая Ленке руку.
Она бросила ласты и прыгнула, оглядываясь.
Бухта была совсем крошечная, казалось, можно накрыть ее носовым платком. Но на пятне яркого крупного песка прекрасно расстелилось старое покрывало, а рядом нагнулась высокая скала, заботливо кладя на раскаленный свет пятно черной тени. Панч отошел, задирая голову к спуску.
— Отсюда видно, Петя вернется, как раз на обрыве машину поставит, справа от кустов. Тебе нравится?
— Да, — Ленка села, скидывая сандалии и расстегивая сарафан, — очень.
Но лицо ее оставалось серьезным. Панч уселся рядом, стащил синюю футболку. Море радостно ревело, таскало песок, закручивая его в белой пене, грохало воду, и брызги долетали к самым коленям.»
(неопознанный птичик, очень деловитый)
«…поднимаясь в круговерть серых скал на вершине мыса. Будто, когда они были мягкими, как халва, перемешал куски огромный жесткий палец. И осталось каменное месиво, кубами и огрызками, с острыми и сглаженными краями.»
(трава с акульим именем катран. Такая практически капуста на песке, с сочными листьями и рясными белыми цветами, пишут, съедобная. В августе высушивается и превращается в перекати-поле, отправляя себя в дальние путешествия по степи и воде.
Во всех своих состояниях — оседло-съедобном и сушено-бродячем выглядит прекрасно и значительно.)
(в скалах там можно запутаться, как в паутине)
«Переодевшись, ушла на пляж, снова забрав свое Гордеево полотенце. А он встал у проволочного забора, взявшись за выгоревший бетонный столбик. Пристально глядел, как идет, размахивая рукой, и останавливается, присаживаясь на корточки — снять торчащую из песка сиреневую ветку кермека. Когда фигурку в цветном легком сарафанчике съело сверкание воды, Гордей гмыкнул, нещадно продрал пятерней седые волосы, сел на Ингино место, вольно кидая жилистые ноги под стол и рассеянно гладя Кузьку по косматой пыльной голове. Что-то обдумав, обратился к нему:
— Ну, ты б как? Поверил разве ж? Вот и я… Чего делать будем?
— Аваф-ых аввв, — изошел от восторга Кузька, стуча хвостом по убитой глине.
— Угу, — согласился Гордей и, нашаривая рваную пачку ватры, закурил, бережно держа крошечную в его лапе папироску.
»
«Выходя из воды, обтерла мокрой рукой лицо, вытащила заколку, чтоб отжать потяжелевшие волосы. Намеренно машинально скользнула глазами по серой, в пятнах солнца, трав и черных теней, мешанине скал, с удовлетворением думая — вот Пашка черт, и правда, совершенно не видно, где засел…
И охнула, оступившись на скользком обломке, покрытом зеленой кашей подводной травы. Щиколотка стрельнула болью, Ника взмахнула руками, пытаясь удержаться на другой ноге, но не вышло — с плеском свалилась на мелководье, ударившись бедром об грубые спины плоских камней.
— Черт! — неловко поворачиваясь, отплевалась и встала, убирая рукой налипшие по лицу пряди. Прихрамывая, побрела из воды.
Нога уже не болела, но на всякий случай, помня о крутой тропинке среди скал и долгой степной, Ника шла, кособочась, не наступая на правую ногу, чтоб сесть, как следует растереть старый ушиб и потуже перевязать его намокшей повязкой.
Так, криво и застыла, согнув коленку и держа руки с растопыренными пальцами у мокрых волос. — Перед ней, буквально в десятке метров, в глухой тени скалы стояла невнятная фигура с расставленными руками. И черным капюшоном, скрывающим лицо.»
(Мы уехали в легкое предсумеречное время, когда солнце уже пряталось в дымке, забирая яркий свет, но темноты и даже намеков на нее не было)
*[/spoiler]